Было дело, когда с Маслаченко японцы снимали антропометрические данные. Сам он так описывает этот случай. 

- Действительно, я - как памятник. Включите сегодня телевизор, там будут играть в футбол, и там вы увидите памятник мне. Этот памятник вы увидите в любой игровой день в любой стране.

- ???

- Потому что я был первым и единственным в стране вратарем, который взял на вооружение и овладел в совершенстве вводом мяча рукой из-за плеча, из-за головы. Никто до меня так не делал. А сегодня делают все! Я достиг такого уровня в этих подачах, что о-го-го! На меня за это тренеры и игроки наезжали: что это, мол, за чертовщина! Еще бы! Кроме Яшина у нас тогда никто никаких новаций себе позволить не мог! Да пошли вы все на фиг! Мы писали от восторга: ах, какой Пеле, ах, какой Зидан! А своих не замечали! Так вот японцы, увидев этот мой финт, не поверили, что обычный человек ТАК может бросать мяч, и приехали меня замерять. Но ничего выдающегося во мне не обнаружили.

- Вы материтесь на поле и вне его?

- Вне поля часто приходится говорить "ерш твою медь!". В репортажах дальше "елок-палок" не захожу. Думаю, что собирателей моих пассажей это вряд ли возбудит. Искусством крепкого словца владею, чего уж тут скрывать. Но на поле не пользовался, потому что в наше время за это с поля выгоняли. Мгновенно! Невзирая на титулы и популярность. А сейчас это нормальное объяснение в любви между игроками даже внутри команды. Но, сказать по правде, русский человек без этого не может.

Тут же, вдохновенно закатив глаза, читает стих:

- "Ядрена мать" для русского народа - что соль во щах, что масло в каше. "Ядрена мать". Нет слова краше.

- Владимир Никитович, была ли дружба между земляками Маслаченко и Лобановским?

- Были товарищеские отношения. Были дискуссии, были нападки со стороны Лобановского, который считал себя тоже гением, не понятым до конца на футбольном поле. Он очень болезненно следил за моими комментариями и один раз незаслуженно оскорбил. Это было в Германии. Я прокомментировал его несправедливое отношение к одному игроку. Ему тут же донесли, он вспылил. Налетел на меня в гостинице. Потом, правда, извинился. Я -- добрый человек, его простил. Хотя еще минута его пламенной речи, и тяжелые предметы полетели бы в его сторону. А промахиваюсь я редко.